«Вам надо будет поехать в ЗАГС, ой, то есть, в морг…», — не первый раз оговаривается по телефону мужской голос из ритуальных услуг по ходу объяснения всего, что мне надо сделать. Он как бы говорит: «все умирают, большое ли дело».
Я долго думала, что это мое равнодушие убило человека. К сожалению, именно таким страшным способом я приобрела родственника, очень дальнего, но и очень близкого. Видового родственника. О чем даже не думала все это время.
16 октября в неизвестно часов и минут перестала дышать Мастура. Перестала преодолевать боль и одышку, приступы истерики и боли в животе. Последний дни она провела в реанимации туберкулезной больницы Солнечногорска №11, мечтая уехать из больницы и холодной сырой Москвы к семье в Узбекистан, где тепло и солнышко.
В редкие дни, когда ей становилось легче, она звонила и говорила: «Мне сейчас хорошо, потому что солнышко на улица». Слово «солнышко» она произносила нараспев, как Дюймовочка из одноименного советского мультфильма, добавляя мягкий знак в середину слова. «Легче» в ее случае – понятие весьма относительное. Оно означало, что температура ее тела была не 38 или 39, как обычно, а 37, 5, то есть относительно невысокая, горло болело меньше, капельницу перенесла благополучно и даже что-то съела из больничной еды. Таких дней я помню два.
Мы познакомились случайно. В приемную она попала этим (или теперь уже прошлым) летом, кажется, в июле. С недоверием смотрела на меня и озиралась по сторонам. Как обычно на приеме, я стала задавать вопросы, а вместо ответов получала уклончивые описания эпизодов ее жизни. Узнала я немного.
Приехала в Россию то ли в январе, то ли тремя годами ранее. Болеет бронхиальной астмой и страдает анорексией, на первый мой неквалифицированный и некомпетентный взгляд. За несколькими слоями случайной одежды и не разглядеть чудовищной истощенности тела. Лицо ее было вытянутым, но казалось совершенно естественным. Голос охрип, кашель, тяжелое, причиняющее боль дыхание.
Как попала в Россию? Приехала на работу, обычная история. Подружка нашла какие-то вакансии на какой-то шоколадной фабрике, работать надо было кем-то. Зато обещали зарплату стабильную и место, где можно жить недорого или бесплатно. На том и заканчивалась определенность в ее авантюрном побеге в Россию. Почему «побеге»? Расскажу позже.
Ясно, думаю. Еще одна попалась на трудовой траффик. Надо помочь вернуться домой и здесь может каких денег дать, пока билеты, то да се. Надо ее нашему врачу показать, явно чем-то болеет и не лечилась, если здесь с января… Тут ход моих мыслей перебивает переводчик. Узнаю, что весит Мастура 32 килограмма. Мне трудно представить, как выглядит такое тело, она в одежде, много курток сверху, штаны снизу, вот здесь-то все и видно. От ног остались бедренные кости, которые заметно выступают. Куртки на ней сидят как сдувающийся парашют, который все теряет и теряет объем и становится все ближе и ближе к земле, и ты ждешь, что вот-вот он выпустит последний литр воздуха, а этого все не происходит, и он продолжает оседать.
Я пытаюсь отыскать в памяти первое, что приходит на ум – концентрационный лагерь, голод, скелеты. Но все это не вяжется с тем, что происходит здесь, в маленьком кабинете у меня на приеме! Что уж говорить, в 21 веке…
Оказалось, она попала не в трудовой, а сексуальный траффик. По-русски это называлось бы сексуальное рабство, или торговля людьми. Подруга, роль которой мне остается неясна, вместе с ней от «работодателя» своего сбежали. Вот только паспорта им забрать не удалось. С Мастуры за паспорт просили 22 тысячи рублей или «отработать», и она верила, что если найдет где-то и принесет деньги, то ей отдадут ее документ.
Когда я предложила ей забыть о паспорте и делать сертификат на возвращение на родину, она ощетинилась и решила, что я ей не хочу помогать. Оказалось, от паспорта зависела ее дальнейшая жизнь в Узбекистане. Уже потом, гораздо позже, во время моих посещений в больнице, выяснилось, что отец ее выгнал из дома, мать умерла, а сестра не может или не хочет прописывать ее у себя дома. Если паспорт потерян, прописку тоже надо восстанавливать, а для этого необходимо согласие родственников.
К моменту приезда в Россию Мастура уже не один год болела туберкулезом, состояла на учете в диспансере в родном городе Коканде. Своему отцу она была не нужна. Уже во время посещений в больнице она рассказала мне, что звонила ему и просила помочь, а он ответил: «все люди умирают, если ты умрешь – это ничего страшного». Ему она не нужна была, ни живой, ни мертвой. На какое-то время ее приютила сестра, но Мастуре не хотелось быть приживалой и выслушивать упреки о болезни и опасности для детей сестры, и тяжелом материальном положении, которое она не облегчала своим присутствием. Вся эта атмосфера толкнула ее на поиски перспективы стать мало-мальски финансово независимой и всем им показать. Первая же возможность оказалась ловушкой.
Мастура практически ничего не рассказала о том, как ей удалось сбежать из рабства, что с ней было. Но по ее одному виду можно было догадаться о многом: за несколько месяцев она потеряла половину массы своего тела. Есть перестала, по ее словам, как только с ней «все это» случилось. Без остановки она твердила мне, что ей нужны эти 22 тысячи рублей, чтобы выкупить паспорт, чтобы уехать домой. В знак протеста попыталась выложить на стол таблетки, которые ей дала врач у нас в медкабинете.
После нашей двухчасовой беседы Мастура ушла усталая и раздраженная, отвергая любую попытку объяснить ей, что план, который она задумала, увы, не осуществим. Ушла практически на месяц, а вернулась уже не своими ногами. Вместо лица – одна сплошная кость и впадина, вместо вдоха – хрипение и жар. Еще один осмотр врачом. Скорая, возможная остановка сердца. Запущенный туберкулез. Госпитализация. Тяжелая больная.
Так она попала в ненавистную ей больницу в Солнечногорске. Когда я в первый раз приехала ее навестить, то увидела вместо человека ревущее и изнемогающее существо. Мастура не хотела жить, а хотела умереть спокойно в Узбекистане. Об этой стране она думала с невероятной теплотой. «Там воздух другой, сухой», хрипела она, «А здесь влажный, холодно очень. У меня там врач, он Дотс+ давал. Там в Узбекистане блюд есть». Еда в больнице ей не нравилась. Едва ли кому-то вообще в больнице нравится еда.
А через два месяца она умерла. Бесславно, тихо, одиноко. Ушла.
Потом звонки в разные места. Родственники. Не хотят забирать тело, дорого. Хотят забирать тело. Ритуальные услуги. Морг.
«Вам надо будет поехать в ЗАГС, ой, то есть в морг…», рефреном произносил мужской голос, пересказывая подробности распада тканей тела, отсутствие смысла в бальзамации, «если больше двух недель».
Она все же вернулась в Узбекистан, ее тело там упокоилось, память о ней останется со мной навсегда.
А мы… мы забываем, что рядом с нами живые люди.
Марина Лексина